Тринадцать способов убить Лалабелль Рок [Литрес] - Мод Вулф

Их улыбки любезны, они машут рукой, не отрывая локоть от бока. И Лалабелль училась махать вот так – это делается для того, чтобы не было видно, как трясется плоть на руке. Наблюдая за ними, я сочувствую им и даже ощущаю слабую боль в запястье.

Лалабелль самое место там, в толпе, но я сижу здесь и наблюдаю из переулка. Она назвала бы такую ситуацию нелепой. И я чувствую ее отвращение – оно, словно призрак, устроилось у меня на плечах. Рядом щелкает Веласкес, как трудолюбивый жук. У меня урчит в желудке, и исходящий от папарацци запах теплой выпечки вызывает у меня злость.

Занятая всем этим, я едва не пропускаю ее прибытие.

Она едва не падает, когда вылезает из лимузина и спотыкается, однако ей удается устоять – она опирается на чью-то руку. Выпрямившись, поворачивается, и я слышу, как Веласкес удовлетворенно фыркает и как щелкает затвор.

Я, как и он, мгновение вижу ее в идеальном обрамлении. Одна изящная рука лежит на крыше машины. Спина прямая. Глаза обведены темно-зеленым; их взгляд устремлен вдаль, за нас, на какой-то далекий берег. Сегодня она в золотистом мерцающем платье, таком длинном, что подол волочится по грязному тротуару. Вьющиеся волосы образуют вокруг ее головы кремовое облако.

В этот момент я ужасно горда ею. Выглядит она царственно. Божественно. Может, это не гордость. Может, это ностальгия. Я спрыгиваю с бака.

– Ну что, – говорю Веласкесу, – это было весело. До встречи.

Я чувствую на себе его взгляд, когда перехожу улицу и присоединяюсь к толпе. А не завидует ли он мне из-за того, что я могу пересечь пропасть, а он вынужден оставаться в тени? Всего двадцать шагов, не больше – и во мне что-то меняется. Когда я оказываюсь на другой стороне, я уже не наблюдатель, а полноправный участник.

– Лалабелль! – кричу я, и она поворачивается.

На ее лице медленно читается узнавание. Она улыбается и в приветственном жесте поднимает руку. Я вижу безупречно гладкую ладонь, и меня охватывает странная смесь облегчения и сожаления. Интересно, думаю я, какой номер у этого Портрета. Идея нарушить очередность мне не нравится.

– Дорогая! – говорит она и обнимает меня. Он нее сильно пахнет духами. На теле я не чувствую пота; она все равно что блоттер для тестирования парфюмерии. – О, я так рада видеть тебя!

– Вот как? – с сомнением спрашиваю я.

– Конечно, – говорит она. – Ведь ты приехала, чтобы заменить меня, верно?

Прежде чем я успеваю ответить, от толпы отделяется энергичный молодой человек и окликает Лалабелль по имени. Мы обе поворачиваемся, но его взгляд устремлен только на нее. Вероятно, рядом с золотистым платьем я становлюсь незаметной.

– О, господи, это и в самом деле ты, – изливает он свои эмоции. – Просто не верится. Не могу поверить. Неужели это на самом деле ты?

– Да, – радушно лжет Портрет, сжимая руки так, чтобы он не видел ладони. Вполне возможно, он все знает, но она не мешает ему притворяться. – Это я.

– Я твой самый горячий поклонник, – искренне говорит он. – Я видел все, где ты играла. Даже рекламы. Даже школьный спектакль. Ты была восхитительна. Ты всегда восхитительна.

– Спасибо тебе большое, – говорит Портрет и кладет руку ему на плечо. У него такой вид, будто он сейчас хлопнется в обморок, его испуганный взгляд мечется к ее руке. – Знаешь, это так важно для меня…

– Я просто хотел, чтобы ты знала… – говорит мужчина и замолкает, словно пытаясь осознать всю грандиозность того, что он собирается сказать, – …что я люблю тебя. На самом деле.

– Я тоже тебя люблю, – ласково говорит Портрет. – Я так рада, что встретилась с тобой!

Мужчина восторженно выдыхает. Они улыбаются друг другу. Шум толпы немного стихает, и на мгновение мне кажется, что этих двоих окружает слабое свечение.

Продвижение очереди возобновляется, и связь между этими двумя прерывается. Лалабелль берет меня за руку и тащит за собой в здание. Мы идем по темному, освещаемому только вспышками коридору, и толпа затаскивает нас в лифт. Кто-то жмет на кнопку, и мы начинаем подъем в клаустрофобной тесноте.

Мы с Портретом оказываемся в дальнем углу. Я вижу только плечи и затылки. Кто-то пихает меня локтем, я пихаюсь в ответ, чем вызываю сердитый ропот.

– Эй, Лалабелль, – кричит какой-то мужчина в толпе, – что этот подонок говорил тебе?

– Это ты, Реймонд, придурок, а он не подонок, – отшивает его Портрет, поворачивая голову в сторону говорящего. – Он очень забавный.

Невидимый Реймонд резко хохочет, но ничего не говорит.

– Прости, – шепчет мне Портрет.

– Ничего страшного, – говорю я. Я злюсь не меньше нее.

Любовь истинного поклонника – это красивая и ценная штука. К ней нельзя относиться несерьезно или пренебрежительно. Эту мысль я унаследовала от Лалабелль, однако она пробуждает во мне очень сильные эмоции, и я даже допускаю, что она принадлежит и мне.

В тесноте я чувствую, как чья-то рука скользит по моей спине и застывает на моей попе. Потом сжимает ее, причем настолько сильно, что мне больно. Я вскрикиваю, и рука исчезает.

– В чем дело? – спрашивает Портрет, широко распахнув карие глаза.

– Кто-то лапает меня, – говорю я. Мне жаль, что я не могу шевельнуться и вытащить пистолет. Уж больно много тут людей.

– Что? – возмущается она. – Кто? Негодяй! Покажи мне его, и я скажу вышибале.

Я дергаю головой в ту сторону, откуда появилась рука.

– Позади меня.

Она оглядывается, и гневное выражение улетучивается с ее лица, уступая место бессодержательной маске.

– О, – без всякого выражения говорит она. – Даже не переживай. Не стоит того.

– Что ты такое говоришь? – Я чувствую себя преданной.

Все же поворачиваюсь и наконец вижу того, кто лапал меня, потом отворачиваюсь. Мои губы плотно сомкнуты. Лалабелль встречалась с ним раньше.

Следующие шестьдесят этажей мы с Портретом стараемся не смотреть друг на друга. На девяносто шестом этаже раздается тихий звонок, и лифт выплевывает нас.

Вечеринка в полном разгаре, вокруг страшный шум и хаос. Люди сплетаются и расплетаются; свет отражается от них, но